Православный Драматический ТЕАТР «СТРАННИК»
СЦЕНИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ
Владимира Уварова
Лавка, заваленная дешевыми картинами в темно-желтых рамах.
Возле картин топчется лавочник - серенький небритый человечек во фризовой шинели.
ЛАВОЧНИК (позевывая, зазывает прохожих). Картины, картины!.. Только с биржи получены… Заходите, заходите!.. Картины, картины!..
Перед прилавком стоит небрежно одетый молодой человек (художник Чартков), старая, видавшая виды шинель на нем в нескольких местах заляпана краской.
ЛАВОЧНИК. Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-то какая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох. Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вон она какая зима! Прикажете связать их вместе и снести за вами? Где изволите жить? (Начинает было связывать картины.)
ЧАРТКОВ. Постой, брат, не так скоро. А вот я здесь посмотрю, нет ли для меня чего-нибудь тут. (Наклонившись, он стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые картины, с прорванным холстом и рамками, лишенными позолоты.) Авось что-нибудь и отыщется. Я не раз слышал о том, как у вашего брата, лубочных продавцов, отыскивали картины великих мастеров.
Лавочник, недоуменно взглянув на Чарткова и досадливо махнув рукой, отвернулся от него.
ЛАВОЧНИК (зазывая прохожих). Сюда, батюшка, вот картины! Зайдите, зайдите; с биржи получены. Барышня, не проходите мимо!.. Картины, картины!
Чартков неподвижно стоит перед портретом в больших, когда-то великолепных рамах, на которых чуть блестели теперь следы позолоты.
ЧАРТКОВ (про себя). Что за портрет! Он незавершен, но сразу видно, что это работа великого художника. Как заразительна сила кисти!.. И какие глаза у этого чахлого старика с бронзовым лицом! Они просто глядят, глядят даже из самого портрета, как будто разрушая гармонию своею странною живостью.
ЛАВОЧНИК (подойдя к Чарткову). Что ж, батюшка, выбрали что-нибудь? А, старик… Глаза-то как живые… Что ж, возьмете портрет?
ЧАРТКОВ. А сколько?
ЛАВОЧНИК. Да что за него дорожиться? Три четвертачка давайте!
ЧАРТКОВ. Нет.
ЛАВОЧНИК. А что ж дадите?
ЧАРТКОВ. Двугривенный.
ЛАВОЧНИК. Эк цену какую завернули! Да за двугривенный одной рамки не купишь.
Чартков, взглянув на лавочника, разворачивается к выходу.
ЛАВОЧНИК. Господин, господин, воротитесь! Давайте двугривенный. Право, только для почину, вот только что первый покупатель.
Завернув картину и взяв двугривенный, лавочник отдает картину Чарткову.
ЛАВОЧНИК. Так уж и быть, пропадай картина. В другой раз, господин, зайдите, скоро новые картины получим.(Отвернувшись от уходящего Чарткова, зазывает покупателей). Заходите, заходите, картины с биржи получены! Первый сорт! Господин, господин, подойдите, посмотрите картины!
Входит молодой человек, в одежде обнаруживающей художника.
ХУДОЖНИК. Видите ли… я ищу одну картину… Портрет… Может попадалась вам… Портрет старика с необыкновенно живыми глазами…
ЛАВОЧНИК. С медным лицом?
ХУДОЖНИК. Да, южный тип лица…
ЛАВОЧНИК. Что ж, вы его купить, что ль хотели б?
ХУДОЖНИК. И цену бы предложил хорошую… Давно ищу.
ЛАВОЧНИК (огорченно). Эх, вот она, наша жизнь!.. Продешевил! Да купили его у меня, господин…
ХУДОЖНИК. Когда?
ЛАВОЧНИК. Да только что… Ваш брат художник, видать… Двугривенный и дал-то всего…
ХУДОЖНИК. Где он?
ЛАВОЧНИК. Ушел…
ХУДОЖНИК. Куда?
ЛАВОЧНИК. Почем я знаю?.. (Махнув рукой.) Туда куда-то…
Художник выбегает.
ЛАВОЧНИК. Продешевил!
Мастерская Чарткова. Незаконченные холсты в подрамниках, безпорядок.
Входит Чартков, ставит принесенный портрет, устало садится.
ЧАРТКОВ. Зачем я купил этот портрет? На что он мне? Последние гроши потратил, а за квартиру заплатить нечем. Как гадко все на свете! «Смотри, брат, - говаривал мой профессор, - у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь. Но ты нетерпелив. Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. Оно, конечно, заманчиво, можно пуститься писать модные картинки, портретики за деньги, чтобы в шляпе с лоском пощеголять… Да ведь на этом губится талант. Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство и в искусстве и в жизни – пусть другие деньги набирают. Твое от тебя не уйдет… Терпи!..» Да есть же наконец и терпению конец. Терпи! А на какие деньги я завтра обедать буду? Взаймы ведь никто не даст. А понеси я продавать все мои картины и рисунки, за них мне за все двугривенного не дадут. Они полезны, конечно, я это чувствую: в каждой из них я что-нибудь узнал. Да ведь что пользы? Этюды, попытки, попытки и конца им не будет. Да и кто купит, не зная меня по имени? Зачем я мучусь, как ученик, копаюсь над азбукой, тогда как мог бы блеснуть ничем не хуже других и быть таким, как они, с деньгами.
Лавка.
Позевывая, стоит лавочник.
Входит х у д о ж н и к.
ЛАВОЧНИК. А, это вы, господин… Догнали портрет-то?
ХУДОЖНИК. Куда там… Как в воду канул… И к знакомым художникам зашел… Никто не знает.
ЛАВОЧНИК. А зачем вам, господин, портрет-то этот?.. Неужто так хорош?
ХУДОЖНИК. Как вам сказать… Я должен найти этот портрет. Если вы решитесь выслушать небольшую историю, то поймете в чем дело. И если это тот самый портрет который я ищу… Ну слушайте. (Пауза.) Бывают особого рода ростовщики, снабжающие небольшими суммами под заклады и за большие проценты. Эти небольшие ростовщики бывают в несколько раз безчувственней всяких больших, потому что возникают среди бедности и нищенских лохмотьев, которых не видит богатый ростовщик, имеющий дело только с проезжающими в каретах. И потому уже слишком рано умирает в их душах всякое чувство человечества. Между такими ростовщиками был один… но не мешает вам сказать, что происшествие, о котором я рассказываю, относится ко времени царствования покойной государыни Екатерины Второй. (Небольшая пауза.) Итак, между ростовщиками был один – существо во всех отношениях необыкновенное. Он ходил в широком азиатском наряде; темная краска его лица указывала на южное происхождение, но какой именно нации он был: индиец, грек, персиянин, об этом никто не мог сказать наверняка. Так вот этот ростовщик отличался от других ростовщиков уже тем, что мог снабдить какою угодно суммой всех, начиная от нищей старухи до расточительного придворного вельможи. Он давал деньги охотно, распределяя, казалось, весьма выгодно сроки платежей; но какими-то арифметическими странными выкладками заставлял их восходить до непомерных процентов. Так, по крайней мере, говорила молва. Но что страннее всего и что не могло не поразить многих – это была странная судьба всех тех, которые получали от него деньги: все они оканчивали жизнь несчастным образом. Вот несколько таких примеров, случившихся в непродолжительное время. Один юноша лучшей фамилии уже в молодых летах отличался на государственном поприще. Скоро он был достойно отличен самой государыней, вверившей ему значительное место, где он много мог сделать для наук и вообще для добра. Молодой вельможа окружил себя художниками, поэтами, учеными. Он предпринял на собственный счет множество полезных изданий, надавал много заказов, объявил поощрительные призы, издержал на это кучи денег и наконец весь истратился. Но от дела своего отстать не хотел, искал везде занять и наконец обратился к известному ростовщику. Сделавши значительный заем у него, этот человек совсем скоро изменился совершенно: стал гонителем, преследователем развивающегося ума и таланта, сочинял на всех ужасные, несправедливые доносы, наделал тьму несчастных людей. Само собой разумеется, что такие поступки не могли не достигнуть престола. Великодушная государыня ужаснулась и произнесла слова, смысл которых впечатлелся в сердцах многих.
ГОСУДАРЫНЯ: Не под монархическим правлением угнетаются благородные движения души, творения ума, поэзии и художеств; что, напротив, монархи были их покровителями; Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла в своей республиканской родине; истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и республиканских терроризмов, доселе не давших миру ни одного поэта; что нужно отличать и поощрять поэтов и художников, ибо не волнение и ропот, а один только мир и прекрасную тишину низводят они в душу; ученые, поэты и все производители искусств суть перлы и бриллианты в императорской короне: ими красуется и получает еще больший блеск эпоха великого государя.
ХУДОЖНИК: Государыня, произнесшая сии слова, была в эту минуту божественно прекрасна. Я помню, старики не могли говорить об этом без слез умиления. А обманувший доверенность вельможа был отставлен от места. Нельзя рассказать, как страдала тщеславная душа, в припадках страшного безумия кончилась его жизнь. Кроме этой трагической истории много и других, имевших ужасный конец. Там честный человек сделался пьяницей; там купеческий приказчик обворовал своего хозяина; там извозчик, возивший несколько лет честно, за грош зарезал седока. Такие происшествия не могли быть чистой случайностью, никто уже не сомневался о присутствии нечистой силы в этом человеке и, встречаясь с ним на улице невольно чувствовали страх. Отец мой всякий раз останавливался неподвижно, когда встречал его. Мой отец был художник, каких мало. Самородок, самоучка, отыскавший сам в душе своей, без учителей и школы, правила и законы живописи. Высоким внутренним инстинктом почуял он присутствие мысли в каждом предмете; постигнул, почему простой портрет Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана можно назвать историческою живописью и почему огромная картина исторического содержания все-таки будет жанровая картина, несмотря на все притязания художника на историческую живопись. И внутреннее чувство, и собственное убеждение обратили кисть его к христианским предметам, высшей и последней ступени высокого. Это был твердый характер, честный, прямой человек, не без гордости в душе, отзывавшийся о людях вместе снисходительно и резко.
ОТЕЦ (появившись в воображении художника). Что на них глядеть? Я ведь не для них работаю. Не в гостиную я понесу мои картины, их поставят в церковь. Кто поймет меня – поблагодарит, не поймет – все-таки помолится Богу. Светского человека нечего винить, что он не смыслит в живописи; зато он смыслит в картах, знает толк в хорошем вине, в лошадях, - зачем знать больше барину? Еще, пожалуй, как попробует того да другого, да пойдет умничать, тогда и житья от него не будет! Всякому свое, всяк пусть своим занимается. По мне уж лучше тот человек, который говорит прямо, что он не знает толку, нежели тот, который корчит лицемера, говорит, будто бы знает то, чего не знает, и только гадит да портит.
ХУДОЖНИК. Отец работал за небольшую плату, которая нужна была ему только для поддержания семейства. Он веровал простой, благочестивой верой предков, и оттого, может быть, на изображенных им лицах являлось само собой то высокое выраженье, до которого не могли докопаться блестящие таланты. Ему безпрестанно давали заказы в церкви, и работа у него не переводилась. Одна из работ заняла его сильно. Не помню уже, в чем именно состоял ее сюжет, знаю только, что на картине нужно было поместить…
ОТЕЦ: Духа тьмы.
ХУДОЖНИК: Долго думал он над тем, какой дать ему образ… И при таких размышлениях иногда проносился в его голове образ таинственного ростовщика.
Мастерская о т ц а .
ОТЕЦ. Вот бы с кого мне следовало написать дьявола.
Стук в дверь.
Входит р о с т о в щ и к .
РОСТОВЩИК (безцеремонно). Ты художник?
ОТЕЦ (в недоуменье). Художник.
РОСТОВЩИК. Хорошо. Нарисуй с меня портрет. Я, может быть, скоро умру, детей у меня нет; но я не хочу умереть совершенно, я хочу жить. Можешь ли ты нарисовать такой портрет, чтобы был совершенно как живой?
ОТЕЦ (в сторону). Он сам просится в дьяволы ко мне на картину. Чего же лучше?
РОСТОВЩИК. Берешься за работу? Надо спешить.
ОТЕЦ. Сейчас и начнем. Садитесь.
Р о с т о в щ и к садится, о т е ц встает за мольберт.
ОТЕЦ (в сторону). Как хорошо осветилось его лицо! Да… Экая сила! Если я хотя бы вполовину изображу его так, как здесь, он перевесит всех моих святых и ангелов на картине. Какая дьявольская сила! Он у меня просто выскочит из полотна, если только хоть немного будет верен натуре. Какие необыкновенные черты!
Лавка.
ХУДОЖНИК. Прежде всего отец занялся отделкою глаз. Сколько было силы в этих глазах!
Мастерская Чарткова.
ЧАРТКОВ (глядя на портрет). Какие страшные глаза у этого старика! Будто внутрь тебя смотрят.
Лавка.
ХУДОЖНИК. Отец во что бы то ни стало решил доискаться в них последней мелкой черты, постигнуть тайну этих глаз… Но как только начал он входить и углубляться в них кистью, в душе его возродилось такое странное отвращение, такая непонятная тягость, что он должен был на несколько времени бросить кисть и потом приниматься вновь. Наконец уже не мог он более выносить, он чувствовал, что эти глаза вонзались ему в душу и производили в ней тревогу непостижимую.
Мастерская Чарткова.
ЧАРТКОВ (смотрит на портрет). Это уже не искусство… Это живые человеческие глаза! Будто из живого человека вырезаны и вставлены в этот портрет.
Мастерская о т ц а .
ОТЕЦ (бросая кисти). Все! Не могу больше!
РОСТОВЩИК. Что?!
ОТЕЦ. Я не могу более писать с вас портрет. Это выше моих сил!
РОСТОВЩИК (падая о т ц у в ноги, с мольбой в голосе). Прошу вас, закончите портрет! Прошу вас! От этого зависит моя судьба… Я хочу существовать в этом мире! Вы уже тронули своею кистью мои живые черты… Докончите же дело. Если вы верно передадите на холсте мой облик, то и сама жизнь моя сверхъестественною силой удержится в портрете, и через это я не умру совершенно. Мне необходимо присутствовать в мире!
Лавка.
ХУДОЖНИК. Ввечеру того же дни ростовщик умер. Вскоре его похоронили по обрядам его религии.
Мастерская Чарткова.
ЧРТКОВ (глядя на портрет). Что это? Отчего такое странно-неприятное чувство? Ведь это же натура, живая натура… Да, если возьмешь предмет безучастно, не сочувствуя с ним, он непременно предстанет только в одной ужасной своей действительности, как если бы желая постигнуть прекрасного человека, вооружаешься анатомическим ножом и рассекаешь его внутренность. Поэтому, у одного художника простая, низкая природа является в каком-то свету и не чувствуешь никакого неприятного впечатления, а у другого та же самая природа кажется отвратительной и грязной… А между тем оба были верны природе. (Смотрит на портрет.) Но что за глаза!.. Точно глядят на меня. Глаза мертвеца, вставшего из могилы.
Чартков берет простыню, накрывает портрет и садится в темный угол. Сквозняком потянуло с окна, простыня, накрывающая портрет, колыхнулась. Чартков поворачивает голову к портрету и замирает. Простыня спадает с портрета. Ростовщик на портрете пошевелился. Чартков медленно встает, подходит к портрету, вновь накрывает его простыней и отворачивается. Простыня падает. Быстро повернувшись, Чартков видит, что на портрете нет ростовщика, один черный холст. По комнате раздается стук шагов. Чартков прячется. Ростовщик, появившись, достает из своих одеяний тяжелый сверток из синей бумаги в виде длинного столбика, на котором написано: «1000 червонных» и, обернувшись по сторонам, начинает его разворачивать. Блеснуло золото. Взглянув на золото, ростовщик удовлетворенно улыбнулся, и, завернув его вновь, прячет сверток в рамке портрета. Затем, накрыв портрет простыней, исчезает за ним. Чартков, забившись в угол, спит. Раздается дикий смех. Чартков, вздрогнув, просыпается. Смех оборвался.
ЧАРТКОВ. Господи, Боже мой, что это! Неужели это был сон? (Встав и пройдясь по комнате.) Если бы мне хоть часть этих денег!
Чартков смотрит на накрытый портрет, подходит к нему и срывает простыню. Ростовщик смотрит на него с портрета. Чартков закрывает глаза рукой, затем, приблизившись к раме, прикасается к тому месту, в котором ростовщик спрятал сверток с золотом. Осторожно потрогав раму, Чартков вдруг с силой надламывает ее. Из рамы выпадает несколько червонных. Не веря своим глазам, Чартков берет монеты в руки, прячет их в карман и лихорадочно теребит раму. Оттуда выпадает сверток, на котором написано: «1000 червонных». Схватив сверток, Чартков прижимает его к своей груди. Затем слегка разворачивает сверток и смотрит на золото.
ЧАРТКОВ. Помню, в детстве слышал я истории о кладах, шкатулках с потаенными ящиками… Их будто бы оставляли предки для своих внуков на случай, если те разорятся. Не придумал ли и теперь какой-нибудь дедушка оставить своему внуку подарок, заключив его в рамку фамильного портрета? Да-а… А нет ли здесь какой-нибудь тайной связи с моей судьбой?.. Не связано ли существование портрета с моим собственным существованием, и само приобретение его, не есть ли какое-то предопределение? (Глядя на портрет.) А все же какая высокая работа… Необыкновенная отделка глаз… (Весело.) Эти глаза теперь не кажутся мне такими страшными. Нет, чей бы ты ни был дедушка, а я тебя поставлю за стекло и сделаю тебе за это золотые рамки. (Вновь смотрит на золото.) Теперь я обеспечен, по крайней мере, на три года и могу запереться в комнату и работать. На краски теперь у меня есть… На обед, на чай, на содержанье, на квартиру есть… Мешать и надоедать мне теперь никто не станет. Куплю себе отличный манекен, закажу гипсовый торсик, поставлю Венеру… И если поработаю три года для себя, не торопясь, не на продажу, то зашибу их всех, и могу стать славным художником. (Смотрит на золото.) А что, не разговеться ли после стольких то лет? Одеться в модный фрак, нанять славную квартиру, отправиться в театр, в кондитерскую!.. (Небольшая пауза.) Но прежде… Да, да, я где-то слышал что так делают… А что?.. Да хотя бы ради баловства… Уж больно хочется схватить славу сей же час за хвост, почувствовать что это такое! Так, ради чудачества…
Издательство.
Издатель что-то пишет повернувшись спиной к двери. Входит Чартков.
ЧАРТКОВ (кашлянув, чтобы обратить на себя внимание издателя). Хм, хм…
ИЗДАТЕЛЬ. Да… Вы ко мне? Я вас слушаю.
Чартков подходит и протягивает издателю несколько золотых.
Издатель озадаченно смотрит на Чарткова.
ЧАРТКОВ. Я художник.
ИЗДАТЕЛЬ. Художник? А-а… Кажется я понимаю… Вы – неизвестный художник?
ЧАТРКОВ (потупившись). Да.
ИЗДАТЕЛЬ (с улыбкой). Что ж, это дело поправимое. (Достает несколько листков, берет один и читает.) Вот, извольте… Нет, не то… Вот этот… Нет, пожалуй не подойдет… Ах вот… (Читает.) «Спешим обрадовать образованных жителей столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением. Все согласны в том, что у нас есть много прекраснейших физиономий и прекраснейших лиц, но не было до сих пор средства передать их на чудотворный холст, для передачи потомству. Теперь недостаток этот пополнен: отыскался художник, соединяющий в себе все, что нужно. Теперь красавица может быть уверена, что она будет передана со всею грацией своей воздушной, легкой и очаровательной красоты, подобной мотылькам, порхающим по весенним цветам. Почтенный отец семейства увидит себя окруженным своей семьей. Купец, воин, государственный муж – всякий с новой ревностью будет продолжать свое поприще. Спешите, заходите с гулянья, с прогулки, спешите откуда бы ни было. Великолепная мастерская художника уставлена вся портретами его кисти, достойной Вандиков и Тицианов. Не знаешь, чему удивляться: верности ли и сходству с оригиналами или необыкновенной яркости и свежести кисти. Хвала вам, художник! Вы достали счастливый билет из лотереи. Виват! Прославляйте себя и нас. Мы умеем вас ценить. Виват, виват, виват!
ГОЛОСА. Чартков, Чартков! Видали вы картины Чарткова? Какая быстрая кисть у Чарткова! Какой сильный талант у Чарткова! Чартков, Чартков, Чартков!
ИЗДАТЕЛЬ (после паузы). Ну как? Не дурно? А озаглавим мы статью так: «О необыкновенных талантах…» Простите, как вас?..
ЧАРТКОВ. Чартков.
ИЗДАТЕЛЬ. Ах да, ну конечно же… «О необыкновенных талантах господина Чарткова.» Выйдет в завтрашнем номере. Успехов!
Лавка.
ЛАВОЧНИК. А что же стало с вашим батюшкой, господин?
ХУДОЖНИК (задумчиво). С батюшкой?.. С этого времени, после смерти ростовщика, в характере моего отца случилась ощутительная перемена: он чувствовал неспокойное, тревожное состояние, причину которого сам не мог понять. И очень скоро произвел он такой поступок, которого никто не мог от него ожидать. (Небольшая пауза.) У него был ученик, труды которого начали привлекать внимание знатоков. Отец мой всегда видел в нем талант и оказывал ему за то свое особое расположение. И вдруг почувствовал отец к любимому ученику своему зависть. Всеобщее участие к нему сделались отцу невыносимы. К довершению досады, узнает он, что ученику предложили написать картину для вновь отстроенной богатой церкви.
ОТЕЦ (в воспоминании х у д о ж н и к а ). Нет, не дам молокососу восторжествовать! Рано, брат, вздумал стариков сажать в грязь! Еще, слава Богу, есть у меня силы. Вот увидим, кто кого скорее в грязь посадит.
ХУДОЖНИК. И прямодушный, честный в душе человек пустился на интриги… Добился наконец того, что на картину объявлен был конкурс и другие художники также могли войти со своими работами. После чего заперся в свою комнату и с жаром принялся за кисть. Казалось, все свои силы хотел он сюда собрать. И точно, это вышло одно из лучших его произведений. Никто не сомневался, чтобы за ним осталось первенство. Картины были представлены, и все прочие показались перед нею как ночь перед днем. Но вдруг один из присутствующих членов, если не ошибаюсь, духовная особа, сделал замечание, поразившее всех. «В картине, - сказал он, - виден большой талант, но… нет святости в лицах. Напротив, есть что-то демонское в глазах, как будто рукою художника водило нечистое чувство». Все взглянули и не могли не убедиться в истине этих слов. Отец мой бросился к картине и с ужасом увидел, что всем почти фигурам придал он глаза ростовщика. Картина была отвергнута и первенство осталось за его учеником. Вернувшись в бешенстве домой, он чуть не прибил мою мать, разогнал детей, переломал кисти, мольберт и схватил со стены портрет ростовщика.
Мастерская о т ц а .
О т е ц держит в руках портрет ростовщика и с ненавистью смотрит на него.
Лавка.
ХУДОЖНИК. На этом движении застал его вошедший в комнату приятель-живописец.
Мастерская о т ц а .
Входит п р и я т е л ь – ж и в о п и с е ц .
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ (весело). Что ты, брат, так за него схватился, будто разорвать на части хочешь?
ОТЕЦ (яростно). Изрезать и сжечь. Дай нож!
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ (посерьезнев). Помилуй, этот ростовщик - одно из лучших твоих произведений. Это совершеннейшая вещь! Ты ему не просто в бровь, а в самые глаза залез. Я в жизни не видывал таких глаз!
ОТЕЦ. А вот я посмотрю, как они из огня глядеть будут.
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ. Остановись, ради Бога! Отдай его уж лучше мне, если он тебе до такой степени колет глаз.
ОТЕЦ (подумав). Забирай.
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ. Не передумаешь?
ОТЕЦ. Уноси его скорей, с глаз долой!
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ (взяв портрет). Спасибо, приятель!.. (Уходя.) Поставлю его на видном месте.
ОТЕЦ (один). Это Бог наказал меня, и картина моя, написанная для церкви, поделом понесла посрамленье. Она и замышлялась-то с тем, чтобы брата погубить и унизить. Демонское чувство зависти водило моею кистью, оно и отразилось в моей картине.
Лавка.
ХУДОЖНИК. И отец мой немедленно разыскал своего ученика и просил у него прощенья. Работы его вновь потекли по-прежнему безмятежно, но на лице его все чаще появлялась задумчивость. Он стал больше молиться, чаще бывал молчалив и не выражался так резко о людях, как раньше. Вся его наружность и сам характер как-то умягчились. Вскоре одно обстоятельство особенно потрясло его.
Мастерская о т ц а .
О т е ц за мольбертом, входит п р и я т е л ь – ж и в о п и с е ц .
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ (с порога). Ну, брат, не даром ты хотел сжечь портрет. В нем есть что-то странное… Я ведьмам не верю, но, воля твоя: в нем сидит нечистая сила…
ОТЕЦ. Как?
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ. А так, что с тех пор как повесил я его к себе в комнату, почувствовал такую тоску… точно, как будто бы хотел кого-то зарезать. В жизнь мою я не знал, что такое безсонница, а теперь испытал не только бзсонницу, но такие сны… я и сам не умею сказать, сны ли это или что другое: точно домовой тебя душит, и все мерещится проклятый ростовщик. Одним словом, не могу рассказать тебе моего состояния. Подобного со мной никогда не бывало. Я бродил как шальной все эти дни: чувствовал какую-то боязнь, неприятное ожидание чего-то. Никому искреннего и веселого слова не мог сказать. И только с тех пор, как отдал портрет племяннику, который напросился на него, почувствовал, что с меня вдруг будто какой-то камень с плеч свалился. Ну, брат, состряпал ты черта!
Пауза.
ОТЕЦ. И портрет теперь у твоего племянника?
ПРИЯТЕЛЬ-ЖИВОПИСЕЦ. Куда у племянника! не выдержал. Знать, душа самого ростовщика переселилась в этот портрет: старик выскакивает из рам, расхаживает по комнате… И то, что рассказывает племянник, просто уму непонятно. Я бы принял его за сумасшедшего, если бы отчасти не испытал этого сам. Племянник продал портрет какому-то собирателю картин, да и тот не вынес его и тоже кому-то сбыл с рук.
Лавка.
ХУДОЖНИК. Рассказ приятеля произвел сильное впечатление на отца. Он задумался не в шутку и наконец совершенно уверился в том, что кисть его послужила дьявольским орудием … Как только минуло мне девять лет, он поместил меня в Академию художеств и, расплатясь со своими должниками, удалился в одну уединенную обитель, где скоро постригся в монахи. А меня просил, если я вдруг когда-нибудь увижу этот портрет, во что бы то ни было истребить его. (Пауза.) Ну, мне пора… Теперь вы знаете историю портрета. Прощайте!
ЛАВОЧНИК. Прощайте, господин!
Мастерская Чарткова.
В новой великолепной мастерской Чарткова во всем видно щегольство: стоит новенький манекен, гипсовые бюсты, сияет белизной Венера.
Входит чуть поседевший Чартков и светская дама. Чарткова не узнать: он в щегольском наряде, в движениях и походке его появилось что-то изящно-лощеное.
ДАМА. Ах, мсье Чартков!.. Об вас столько пишут…Ваши портреты, говорят, верх совершенства!
ЧАРТКОВ. Вот кресла-с, вы устали?..
ДАМА. Благодарю, я долго сидела в карете. Ах, наконец-то я вижу ваши работы! Это очаровательно! (Смотрит на полотно, с восторгом.) Комната в духе Теньера: безпорядок, стол, на нем бюст, палитра… Вон пыль, ах, как нарисована пыль! (Повернувшись к другой картине.) А вот на другом холсте женщина, моющая лицо… Безподобно! Ах, мужичок!.. Мужичок в русской рубашке! Так вы занимаетесь не одними только портретами?
ЧАРТКОВ. О, вздор… Так, шалил… этюды…
ДАМА. Знаете, я приехала с тем, чтобы сейчас же начали с меня портрет.
ЧАРТКОВ. Как же, я готов сию минуту. Прошу вас, садитесь…
ДАМА. Благодарю…
Дама садится, Чартков подходит к мольберту, берет в руки палитру и кисти.
ДАМА. Скажите, какого вы мнения насчет нынешних портретистов? Не правда ли, теперь таких нет, каким был Тициан? Нет той силы в колорите, нет той… как жаль, что я не могу вам выразить по-русски…
ЧАРТКОВ (пишет портрет). Я понимаю вас…
ДАМА (с восторгом). Правда?
ЧАРТКОВ. Да…
ДАМА (вдруг). А вы быстро пишете? А то я быстро устаю…
ЧАРТКОВ. Признаться, я не понимаю напряженья других сидеть и корпеть над трудом. Этот человек, который копается по нескольку месяцев над картиною, по мне, труженик, а не художник. Я не поверю, чтобы в нем был талант. Гений творит смело, быстро. Вот у меня… Этот портрет я написал в два дня… Эту головку в один день… Это в несколько часов… А вот это в час с небольшим…
ДАМА. Непостижимо!.. Ну, я устала…
ЧАРТКОВ. Еще немножко…
ДАМА. Нет, довольно…
ЧАРТКОВ. Минуточку только…
ДАМА (встает и подходит к мольберту). Посмотрим, каково это вы меня изобразили… О, недурно… Но… знаете ли… я бы хотела… Ах, это платье!.. Я бы не хотела, чтобы в этом платье… Я бы хотела, чтобы на портрете было другое платье… Чтобы я была одета просто и сидела бы в тени зелени, в виду каких-нибудь полей, чтобы стада в дали или роща… И… чтобы незаметно было, что я еду куда-нибудь на бал или модный вечер. Наши балы, признаюсь, так убивают душу, так умерщвляют остатки чувств… Простоты, простоты чтобы было больше.
ЧАРТКОВ (работая кистью). Вот так?
ДАМА (взглянув на холст). Ах!.. Вы чудо, мсье Чартков! Признаюсь, я читала и слышала о вас, но не знала, что у вас такой талант. Нет, вы непременно должны написать с меня еще один портрет… Я хотела бы, чтобы вы изобразили меня в виде Психеи… Вы талант, истинный талант!.. Я везде так говорят о вас…
ЧАРТКОВ. Благодарю вас…
ДАМА. Ах да, меня одна очень высокопоставленная особа просила передать вам, что Академия художеств приглашает вас, как достойного ее члена, приехать дать суждение свое о новом, присланном из Италии, произведении русского художника, который жил в Риме долгое время. Я тоже там буду… До скорой встречи, мсье Чертков.
Дама уходит. Чертков, проводив ее с самой любезной улыбкой, оставшись один, вдруг мрачнеет.
ЧАРТКОВ (один, угрюмо). А я уже был там. Я видел эту картину. Ее написал один из прежних моих товарищей. Он с ранних лет носил в себе страсть к искусству и, как отшельник, погрузился в труд и ничем не развлекаемые занятия. Сколько его помню, ему ни когда не было дела, толковали ли о его характере, о его неумении обращаться с людьми, о несоблюдении светских приличий, об унижении, которое он причинял званию художника своим скудным, нещегольским нарядом. Он никогда не входил в шумные беседы и споры. Ему не было нужды, сердилась ли или нет на него его братия. Всем пренебрегал он, все отдал искусству. Неутомимо посещал галереи, по целым часам застаивался перед произведениями великих мастеров, ловя и преследуя чудную кисть. Ничего он не оканчивал без того, чтобы не поверить себя несколько раз с сими великими учителями. (Пауза.) Вошедши в залу, где стоит привезенная им картина, я нашел целую толпу посетителей, собравшихся перед его картиной. Глубочайшее безмолвие, которое редко бывает между многолюдными ценителями, на этот раз царствовало в зале. (С горькой усмешкой.) Я, как обычно в таких случаях, поспешил принять значительную физиономию знатока и подошел к картине… Но, Боже, что я увидел! Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло передо мной произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возвысилось оно над всем. Казалось, небесные фигуры, изумленные столькими устремленными на них взорами, стыдливо опустили прекрасные ресницы. Я невольной взглянул на посетителей… С чувством невольного изумления созерцали все новую, невиданную кисть. Все тут, казалось, соединилось вместе: изученье Рафаэля, отраженное в высоком благородстве положений, изученье Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила созданья, заключенная в душе самого художника. Последний предмет в картине был им проникнут; во всем постигнут закон и внутренняя сила. Видно было, как все извлеченное из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью. И стало ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем художника и простой копией с природы. (Пауза.) Неподвижно, с отверстым ртом стоял я перед картиной… Наконец, когда мало-помалу посетители зашумели и начали рассуждать о достоинстве произведения и наконец обратились ко мне с тем, чтобы я высказал свои мысли, я пришел в себя… Хотел было принять равнодушный вид, хотел сказать обыкновенное, пошлое суждение зачерствелых художников, вроде: «Да, конечно, правда, нельзя отнять таланта у художника; есть кое-что; видно, что хотел он выразить что-то; однако же, что касается главного…» И вслед за этим прибавить, разумеется, такие похвалы, от которых не поздоровилось бы никакому художнику. Я хотел это сделать, но речь умерла на моих устах, слезы и рыдания вырвались из меня, и я как безумный выбежал из залы.
Пауза. Чартков стоит неподвижно посреди великолепной мастерской.
Стук в дверь. Входит х у д о ж н и к.
ЧАРТКОВ. Ты?
ХУДОЖНИК. Что же ты не подошел ко мне, брат… Столько не виделись… Картина моя не понравилась?
ЧАРТКОВ. Я… не заметил тебя… там в зале…
Пауза. Х у д о ж н и к осматривается.
ЧАРТКОВ (криво усмехнувшись). Ну, что же ты не высказываешься о моих работах?..
ХУДОЖНИК (немного замявшись). Я хотел тебя спросить…
ЧАРТКОВ. Что?
ХУДОЖНИК. Не приходилось ли тебе встречать одну картину… портрет?.. Я давно ищу его… Портрет ростовщика… Пред отъездом в Италию я было набрел на него в одной лавке, да упустил… Кто-то купил его.
ЧАРТКОВ. Что за ростовщик?
ХУДОЖНИК. Ростовщик с живыми глазами.
ЧАРТКОВ. С живыми глазами?.. Нет, не встречал.
ХУДОЖНИК (после паузы, глядя в глаза Чарткову). Жаль.
ЧАРТКОВ. Ты прости… У меня сейчас встреча… Потом как-нибудь…
ХУДОЖНИК. Да, конечно… Прости, что потревожил… Прощай! (Уходит.)
ЧАРТКОВ. Прощай… (Пауза.) А не обманывался ли я? Точно ли был у меня талант?
Чартков бросается к сундуку, лихорадочно достает оттуда холсты и рассматривает их.
ЧАРТКОВ. Да, у меня был талант. Везде, на всем видны его признаки и следы. (Отчаянно.) Боже!.. погубить так безжалостно лучшие годы своей жизни!.. Истребить, погасить искру огня, теплившегося в груди, может быть развившегося бы теперь в величии и красоте и так же исторгнувшего бы слезы благодарности у современников и потомков! И погубить все это, погубить без всякой жалости!
Чартков замирает, затем встает, берет большой нож и проходит в темный угол.
ЧАРТКОВ (с ненавистью обращаясь к ростовщику на портрете, который едва виден в темном углу). Это ты был причиной моего превращения! Это твой денежный клад родил во мне все суетные побуждения, погубившие мой талант!
Чартков, подняв нож, с воплем бросается на портрет, но рука ростовщика перехватывает его руку. Ростовщик беззвучно ухмыляется, глядя на Чарткова, тот с ужасом смотрит на старика.
Неопределенное место.
ХУДОЖНИК (один). Я знаю, это портрет ростовщика погубил моего приятеля. После нашей встречи бедный Чартков, говорят, дошел до бешенства. Им овладела ужасная ненависть к произведениям живописи, носивших печать таланта. В душе его возродилось самое адское намерение, какое когда-либо питал человек, и он бросился приводить его в исполнение. Чартков начал скупать все лучшее, что только производило художество. Купивши картину дорогою ценой, он приносил ее в свою мастерскую и там рвал и изрезывал на куски. Безчисленные скопленные им богатства употребил он на это, развязав свои золотые мешки. Эта ужасная страсть набросила какой-то страшный колорит на него: вечная желчь присутствовала на его лице. Кроме ядовитого слова и вечного порицанья, ничего не произносили его уста. А когда припадки бешенства начали оказываться чаще, все это наконец обратилось в самую ужасную болезнь. Жестокая горячка овладела им так свирепо, что в три дня осталась от него одна только тень. К этому присоединились все признаки безнадежного сумасшествия. Больному начали чудится живые глаза необыкновенного портрета, который он сбыл с рук какому-то старьевщику. Все люди, окружавшие его постель, казались ему ужасными портретами. Наконец жизнь несчастного прервалась в последнем порыве страдания. После его смерти ничего не могли найти от его огромных богатств, но увидев изрезанные на куски произведения искусства, цена которых превышала миллионы, поняли их ужасное употребление. Отец же мой, став монахом, скоро изумил всю братию строгостью жизни и соблюдением всех монастырских правил. Настоятель монастыря, узнав о его искусстве кисти, попросил отца написать главный образ в церковь.
ОТЕЦ. Нет, я недостоин взяться за кисть, моя кисть осквернена. Трудом и великими жертвами я должен прежде очистить свою душу, чтобы удостоиться приступить к такому делу.
ХУДОЖНИК. Его не хотели принуждать. Отец же, сколько было возможно, увеличивал для себя строгость монастырской жизни. Наконец уже и она становилась ему недостаточною и не довольно строгою… И он удалился с благословения настоятеля в пустынь, чтобы быть совершенно одному. Там из древесных ветвей выстроил он себе келью, питался одними сырыми кореньями, таскал на себе камни с места на место, стоял от восхода до заката солнечного на одном и том же месте, читая безпрерывно молитвы. Словом, изыскивал, казалось, все возможные степени терпения и того непостижимого самоотверженья, примеры которому можно найти разве только в одних житиях святых. Таким образом долго, в продолжении нескольких лет, изнурял он свое тело, подкрепляя его живительною силой молитвы. Наконец пустынножитель пришел в монастырь и предстал пред настоятелем.
ОТЕЦ. Если Богу угодно, теперь я готов совершить свой труд.
ХУДОЖНИК. Предмет, взятый им, было рождество Господа нашего Иисуса Христа. Целый год сидел он за работой, не выходя из своей кельи, едва питая себя суровой пищей и безпрестанно молясь. По истечении года картина была готова. Ни братия, ни настоятель не имели больших сведений в живописи, но все были поражены необыкновенной святостью фигур. Чувство божественного смирения и кротости в лице Пречистой Матери, склонившейся над Младенцем, глубокий разум в очах Божественного Младенца, как будто что-то прозревающих вдали, торжественное молчание пораженных божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам Его, и наконец святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину, - все это предстало в согласной силе и могущественной красоте. Вся братия поверглась на колена перед новым образом.
ХУДОЖНИК. Я встретился с моим отцом после двенадцатилетней разлуки. Признаюсь, даже сам образ его исчезнул из моей памяти. Я уже к тому времени наслышался о суровой святости его жизни и заранее воображал встретить черствую наружность отшельника, чуждого всему в мире, кроме своей кельи и молитвы, изнуренного, высохшего от вечного поста и бденья. Но как же я изумился, когда предстал передо мной прекрасный старец! И следа измождения не было заметно на его лице; оно сияло светлостью небесного веселия.
ОТЕЦ: Я ждал тебя, сын мой! Тебе предстоит путь, по которому отныне потечёт вся твоя жизнь. У тебя есть талант; талант есть драгоценнейший дар Бога – не погуби его. Намёк о божественном небесном рае заключён для человека в искусстве и поэтому оно превыше его. Земля наша прах перед создателем. Слушай, сын мой, уже давно хочет народиться Антихрист, но не может, потому что должен народиться сверхъестественным образом, и поэтому он избирает своим жилищем человека. Таким то и был тот самый ростовщик, которого я дерзнул изобразить своей проклятой кистью. В этих отвратительных живых глазах задержалось демоническое чувство, и нет сил человеческих противостоять ему. Оно во всё проникает, в наши мысли, дела, даже в само вдохновение художника. Горе, сын мой, бедному человечеству. Но слушай, когда я писал образ Пресвятой Девы Марии, я чувствовал, что Ангел возносил мою руку. Я сам дивился тому, что изобразила кисть моя. Тогда я понял, что в награду за мои молитвы и труды, это сверхъестественное воплощение демона в портрете не может быть вечным. Помолимся, сын мой. Спасай чистоту души своей… Спасай чистоту души своей… Спасай чистоту души своей…
Затемнение. Высвечиваются в тусклом ирреальном свете лица в обрамлении картинных рам. Они то исчезают, то появляются вновь. Все мерцает и расплывается в голубоватой дымке.